«Персона» в «Гоголь-центре»: Три возраста женщины
Театральная адаптация шедевра Бергмана
В Малом зале Гоголь-центра Лера Суркова («Фундаменталисты» в Центре Вс. Мейерхольда) поставила спектакль по «Персоне» Ингмара Бергмана — ранее в театре уже адаптировали такие картины, как «Рокко и его братья» Висконти, «Девять дней одного года» Ромма, «Идиотов» фон Триера и «Страх съедает душу» Фассбиндера. Адаптировали, впрочем, неточное слово: перевели, транскрибировали с языка кино на язык подмосток. В случае «Персоны», которую Бергман даже хотел назвать «Кинематограф» (и в ней, среди ряда других значимых картин, сформулирована суть этого искусства), язык принципиален, и многим его «выражениям» непросто найти замену. Черно-белая сновидческая драма, где явь оборачивается сном, а реальность прожигает лампа проектора, — мощный концентрат.
Фильм играет со зрителем, умещая множество интерпретаций одновременно, но зачин понятен и прост. Во время спектакля актриса (Юлия Ауг) на минуту замолкает посреди монолога, осматривает партнеров по театру, возвращается к игре, извиняется перед всеми за эту осечку, а после замолкает снова — уже уверенно и надолго. Обследовав её, врач (Ольга Науменко) приходит к выводу, что артистка абсолютно здорова. Чтобы вернуть знаменитой пациентке волю к жизни, она решает приставить к ней 25-летнюю медсестру (Мария Селезнева). Та сначала из-под палки, а потом все более охотно делится со звездой сокровенным — взглядами на жизнь, деталями биографии (есть молодой человек, как бы жених, мама тоже работала медсестрой). Актриса под натиском искренности будто бы наливается жизнью.
В «ремейке», который достаточно бережно написал драматург Евгений Казачков, «Персона» отходит от глядения в бездну, смутного ощущения, что тебе это снится. Больничная палата с прозрачными занавесками и непривычно яркими для такого учреждения стенами, одежда — либо черное, либо белые халаты (художник-сценограф и по костюмам — Екатерина Щеглова). Всё кажется предельно осязаемо: кровать, на которой безразлично к окружающему миру опала героиня Ауг; строгий стол, за которым восседает врач в исполнении Науменко, — источник коротких приказаний; неприкаянную медсестру с острым подбородком носит по сцене практически ветром — планы, сомнения, задания, рефлексия.
Простейшая интерпретация «Персоны» Бергмана: про конфликт внутреннего и внешнего, быть и казаться, анимы и персоны. Врач (в фильме — тоже женщина) возникает два с половиной раза — и только один раз в кадре. Казачков выводит её на первый план — она такое же важное действующее лицо, как и противоборствующие актриса с медсестрой. Они нужны друг другу все трое: порывистая, искренняя, но неопытная и прекраснодушная девушка; раздавленная прожитым актриса средних лет, рвущая фотографию дочери (у Бергмана — сына) и колготки на уставших ногах; мудрая и властная, но переоценивающая собственную мудрость женщина-врач, подступающая к пенсии. Их диалоги не просто разговоры начальника и подчиненного, лекаря и больного, звезды и простого зрителя (иронично, что у докторов сохраняется благоговение перед целебной силой искусства). Это напряженный, многолетний внутренний спор: не прощающий амбиций и ошибок триумвират разума, чувств и социальной роли, а также трёх возрастов, которые нехотя уступают друг другу — только после словесной перепалки.
Отношения Лив Ульман и Биби Андерссон у Бергмана разворачивались деликатно и даже мило (актрисы почти ровесницы), молчащая Ауг давлеет над Селезневой — хамит не словом, но жестом, колючим взглядом (так же над ней пытается одержать вверх Науменко). В пациентке проскакивает искра демонического: она уже пресыщена, но еще не конвертировала эту пресыщенность в подобие мудрости, ей нравятся высокопарные идеалистические конструкции, но уже не хватает запала довести их до конца. Разумеется, её молчание заряжает воздух, поэтому каждый монолог прорезает зал. Она в охотку сыграет Медею, чтобы не играть себя: на подходе уже следующий возраст, он, как принято в наших широтах, беспощаден к любой «молодости». Впрочем, любой возраст не застрахован от ошибок и разочарований.
