«Трудно быть Богом»

Но ведь отчаявшийся Бог – это же человек, дорогой мой!
«Солярис», Станислав Лем

Пространство вечной зимы и не закончившегося Средневековья. На Арканаре — планете-близнеце Земли — живут люди, которые похожи на нас (не во всем, конечно, но все-таки). Возрождение тут не случилось, и начались гонения на книгочеев и на образ мысли, искусство ушло из жизни людей, едва зародившись, оставив арканарцев наедине с собственным несовершенством. Здесь есть подобие государства, и подобие религиозного института, но они сеют семена еще большего невежества. Население планеты нечистоплотно во всех смыслах: все сморкаются, плюются, орут благим матом без причины и чешут покрытые струпьями спины, большинство людей измазаны грязью так, словно она служит им второй кожей.

Последний фильм Алексея Германа — вольная экранизация одноименной повести братьев Стругацких — это новый круг ада, еще более мрачное место, чем заснеженное пространство сталинского СССР в «Хрусталев, машину!». В той картине уже звучали ноты будущей симфонии: кажется, фильм «Трудно быть Богом» родился из сцены, в которой генерала медицинской службы (Юрий Цурило) бросают в машину к уркам. В клаустрофобическом пространстве кузова, заполненном темнотой и уродливыми лицами, происходит акт насилия маленьких и слабых над большим и сильным. В «Трудно быть Богом» таким клаустрофобическим пространством насилия оказывается целая планета, а моральными насильниками — целая раса. И никакие миссионерские отряды из более развитых мест тут дело не поправят.

Группа землян, которые должны были помочь арканарцам, смешались с общей серостью, — кто-то спился, кто-то ссучился. Дон Румата (бенефис Леонида Ярмольника) просыпается посреди собственного дома, где вовсю хозяйничают рабы — чешут вшивые головы, ходят в его сапогах, слоняются из угла в угол. Местный люд считает, что род Руматы Эстерского произошел от Бога, а значит, и сам Румата богоподобен. Он средневековая версия полковника Курца, великого воина, (само)провозглашенного бога и идола, вытесанного из тьмы. На самом деле — уставший человек, который предпочел бы смерть этим нескончаемым мукам и бесконечным мимикрическим процессам. Румата отлично владеет мечом, но никого не убивал — только отрезал уши, как древние воины или солдаты во Вьетнаме. Облачившись в доспехи, благородный дон превращается в языческое чудовище — насекомоподобное орудие убийства с двумя острыми рогами. И, прекрасно понимая, к чему все идет, он молится: «Господи, если ты есть, останови меня». Но все, что должно произойти, происходит. «Бог же может устать?» — задается успокаивающим вопросом Румата, пытаясь смыть грех Арканарской резни в исходящей паром луже. Впрочем, и это тщетно, на этой планете «водой грехов не смоешь», как говорит один из его слуг.

Герман демонстрирует лишь прелюдию к предполагаемой симфонии смерти: в доме Руматы собираются солдаты Святого Ордена, Румата надевает доспехи, спускается к «гостям» и убивает одного из них. Судя по разрушительным последствиям, зрелище самой резни человек просто не перенес бы. Даже для Руматы это тяжкое переживание, «большой взрыв», после которого он может наконец неспешно уехать в повозке в белеющую от снега даль. И трудно предсказать, что там впереди — еще более холодная зима посреди снежной пустыни или солнечные дни, сменившие мировую ночь.

Под видом Арканара братья Стругацкие изобразили тогдашнюю современную жизнь нашей страны. В киноверсии «Трудно быть Богом» также недвусмысленны переклички с советским прошлым. На арканарской версии гобоя Румата играет нечто, что здесь можно назвать джазом, — острое, обидное, проникновенное. Он цитирует Пастернака, выдавая за свои стихи знаменитые строки: «Гул затих, я вышел на подмостки, прислонясь к дверному косяку…» Он Гамлет, который живет в век, вывихнутый настолько, что если попытаться его вправить, будет перелом. Безумие одной огромной коммуналки любого может свети с ума: человек решит, что он бог и пойдет вершить правосудие, Бог же может устать и спуститься на планету, чтобы покарать крошечные существа, упивающиеся собственной мерзостью.

В оптике Алексея Германа насквозь видны все персонажи фильма — жалкие и ничтожные, неумелые, неумные, склонные к суеверию и обскурантизму. Кадр наполнен снегом и грязью, залит разочарованием и экскрементами. Это еще более радикальная вселенная, чем в «Фаусте» Александра Сокурова или «Туринской лошади» Белы Тарра. Однако если и рассуждать о каких-то параллелях в мировой культуре, то на ум приходит не они, и даже не Брейгель с Босхом, а «Андрей Рублев» Андрея Тарковского, первая сцена в котором — полет древнерусского изобретателя на воздушном шаре. Герман снял словно бы макабрическую, вывернутую наизнанку версию «Рублева». Здесь тоже есть мысль о полете: «Летать учимся! И все больше вниз!» — говорит один из многочисленных персонажей, который мимолетно возникает на переднем плане этого вечно движущегося муравейника-шапито.

Герой Леонида Ярмольника бродит по полотнам живущего своей жизнью Арканара, вдыхает этот смрадный воздух, жалеет окружающих — и еще сильнее на них злится. В его усталой и закопченной фигуре можно признать настоящего интеллигента, который все видит, все понимает, но ничего не может изменить. Об этом неоднократно писали Стругацкие (еще подробнее — в «Обитаемом острове»): гордиев узел мечом не разрубить, но, раз бог молчит, можно попробовать.

Фильм в прокате, и теперь, когда снег частично растаял, если выйти из кинозала на улицу, можно увидеть, как за пределами «Трудно быть Богом» Алексея Германа продолжает жить современный Арканар. Февраль. Достать чернил и плакать.

«Трудно быть Богом» в прокате с 27 февраля.