«Молчание»: Трудно быть с Богом
Большая драма Мартина Скорсезе про гонения на христиан в Японии
1640 год. Португальские иезуиты несколько лет получают письма от отца Феррейры (Лиам Нисон), который описывает ужасы гонений на христиан в Японии, а следом голландские купцы сообщают, что Феррейра отрекся от католичества и поселился среди обидчиков. Двое его учеников — святые отцы Родригес (Эндрю Гарфилд) и Гарупе (Адам Драйвер) — отправляются в Страну восходящего солнца, чтобы убедиться в отступничестве наставника и продолжить миссионерскую миссию по христианизации Японии.
К 1640-му уже почти полвека шла борьба японских властей с западной верой, которую поначалу принимали доброжелательно и охотно (первая проповедь в Кагосиме прозвучала в 1549-м). Японский католик Сюсаку Эндо, написавший «Молчание» по мотивам тщательно собранных свидетельств, как раз и пытается понять, что же вообще случилось, почему в 1597-м на холмах Нагасаки распяли 26 мучеников, а христианство в итоге в Японии не очень-то и прижилось (хотя его и не удалось искоренить окончательно).
Первую экранизацию романа в 1971-м осуществил Масахиро Синода — один из представителей «новой волны Офуна», которая впустила в послевоенное кино Японии насилие и социальную проблематику. Лента 45-летней давности открывается просветительским прологом, где зрителю вкратце объясняют, как возникли иезуиты и когда начались гонения, а финал хождений по мукам отца Родригеса легко прочитать как поражение западной веры в «японском болоте» (образ, придуманный Эндо). Хотя «поражение» это не так однозначно: истово веровавший Родригес поддался не манипуляциям японцев — он отступил, потому что Бог всё это непростое для японских католиков время продолжал хранить молчание.
В случае версии Мартина Скорсезе вся эта предыстория имеет значение, потому что экранизировать роман Эндо живой классик намеревался еще четверть века назад, но всё откладывал — и даже дождался иска от японской студии, которая курировала проект с 90-х, ожидая, когда же наконец американец сядет в режиссерское кресло. Драматический размах, с которым исполнено «Молчание», не заставляет сомневаться, что Скорсезе к этой экранизации долго и мучительно шел — как Родригес-Гарфилд по японским склонам в поисках отца Феррейры. И тяжесть пути, разумеется, оказалась сопряжена не с объемами внешней работы, но, прежде всего, внутренней — это очень личный фильм, что в последней трети картины не заметить практически невозможно, даже ничего не зная ни про роман, ни про версию Синоды.
«Молчание» Скорсезе начинается с покрытых пеленой тумана холмов Нагасаки, где Феррейра с ужасом наблюдает изощренные пытки других миссионеров. Тревожно-прекрасный пейзаж, хор человеческих страданий и объемный гул японской природы — ветер, деревья, насекомые. Эти картины перебиваются тишиной португальского храма, где отсутствие звука будто имеет объем и буквально залезает в уши. Скорсезе с оператором Родриго Прието и композиторами Клюге (Кэтрин и Ким Аллен) создают эффект присутствия в католическом храме перед величественной фреской. Когда Родригес и Гарупе приплывут в Японию, — оглушительный эффект начнет рассеиваться, а ближе к финалу, где Скорсезе всё сервирует для катарсиса, от него не останется и следа.
Для Скорсезе «Молчание» — фильм не про столкновение двух правд и культур. И не полная лишений одиссея двух португальцев-иезуитов (в этих ролях Драйвер и Гарфилд соревнуются в портретном сходстве с Христом), где один оказался слишком прямолинейным, а второй — подчинен чужим взглядам. Режиссер демонстрирует жестокость японцев, но не бравирует телесностью, как Гибсон в «Страстях Христовых», — в той первой сцене он не стал показывать пытки жены и дочери одного из священников. Не стал он показывать и одну из причин антипатии японских властей к иезуитам — агрессивное насаждение католичества (с протестантами, которые зачастую ограничивались торговлей, конфликтов не возникало). История христианства в Японии — огромная, многослойная и запутанная тема, и Скорсезе отсек от неё лишь необходимый фрагмент.
Его «Молчание» — о внешнем и внутреннем проявлении веры, о ситуации, когда сострадание к другим вынуждает отказаться от внешних атрибутов веры и публично отречься, но при этом остаться истовым католиком. Скорсезе выбирает ракурс, который возвращает доброе имя «иезуитам-отступникам», — и в его экранизации Эндо, как и в «Рае» Кончаловского, раздается голос Бога, который отвечает на закадровые молитвы Родригеса и разрешает ему наступить на фуми-э (металлическая табличка с изображением Иисуса или Девы Марии, на которое заставляли вставать предполагаемых христиан). Этим парадоксом — божественным вмешательством в истории про молчание всевышнего — Скорсезе нивелирует эффект по всем показателям большой картины. Вероятно, западные критики, окрестившие «Молчание» одним из лучших фильмов режиссера, на этой сцене переживали катарсис, но в последней трети фильм, темам и идеям которого не было видно конца и края, сужается до бутылочного горлышка. Позиция Скорсезе и сценариста Джея Кокса угадывалась и без прямой речи, но увидеть её зрителю предстояло самому — в очертаниях фильма, который был подобен античной колонне. Самое печальное, что зрителя этой возможности лишили, навязав единственную трактовку — так и отец Родригес предлагает Японии выбрать в единственные «жёны» Католическую Церковь.
Безусловно, «Молчание» — настоящая археологическая находка, новейший осколок большого Голливуда времен молодости Скорсезе, монолитная драма на сложную тему в мастерском исполнении всей съёмочной группы. Увы, к этому колоссу сложно что-то почувствовать — он эффектно проплывает мимо, как стена тумана, а в финале и вовсе рассеивается, настолько кажется неуместным для такого произведения столь прямолинейный финал. Впрочем, полезно вспомнить, что четыре года назад «Волк с Уолл-стрит» заставлял критиков говорить о второй молодости Мартина Скорсезе. С полной уверенностью можно сказать, что «Молчание» — его вторая зрелость. А в зрелости можно снять что-то и только для себя.
«Молчание» в прокате с 26 января.
